Неточные совпадения
Райский сунул
письмо в ящик, а сам,
взяв фуражку, пошел в сад, внутренне сознаваясь, что он идет взглянуть на места, где вчера ходила, сидела, скользила, может быть, как змея,
с обрыва вниз, сверкая красотой, как ночь, — Вера, все она, его мучительница и идол, которому он еще лихорадочно дочитывал про
себя — и молитвы, как идеалу, и шептал проклятия, как живой красавице, кидая мысленно в нее каменья.
С этой почтой было
письмо от родных покойного Вильгельма, по которому можно надеяться, что они будут просить о детях. Я уверен, что им не откажут
взять к
себе сирот, а может быть, и мать пустят в Россию. Покамест Миша учится в приходском училище. Тиночка милая и забавная девочка. Я их навещаю часто и к
себе иногда зазываю, когда чувствую
себя способным слушать шум и
с ними возиться.
Из Иркутска имел
письмо от 25 марта — все по-старому, только Марья Казимировна поехала
с женой Руперта лечиться от рюматизма на Туринские воды. Алексей Петрович живет в Жилкинской волости, в юрте; в городе не позволили остаться. Якубович ходил говеть в монастырь и
взял с собой только мешок сухарей — узнаете ли в этом нашего драгуна? Он вообще там действует — задает обеды чиновникам и пр. и пр. Мне об этом говорит Вадковской.
— Прекрасно-с! И поэтому, по приезде в Петербург, вы
возьмите этого молодого человека
с собой и отправляйтесь по адресу этого
письма к господину, которого я очень хорошо знаю; отдайте ему
письмо, и что он вам скажет: к
себе ли
возьмет вашего сына для приготовления, велит ли отдать кому — советую слушаться беспрекословно и уже денег в этом случае не жалеть, потому что в Петербурге также пьют и едят, а не воздухом питаются!
Для этой цели она напросилась у мужа, чтобы он
взял ее
с собою, когда поедет на ревизию, — заехала будто случайно в деревню, где рос ребенок, — взглянула там на девочку; потом, возвратясь в губернский город, написала какое-то странное
письмо к Есперу Иванычу, потом — еще страннее, наконец, просила его приехать к ней.
— В гроб
с собой возьму это
письмо! Царь небесный простит мне за него хоть один из моих грехов.
— В гроб, сударь,
возьму с собой это
письмо! — повторил и ему Петр Михайлыч.
Тулузов,
взяв с собой письмо Ченцова, ушел в свое отделение, где снова прочитал это
письмо и снова главным образом обратил свое внимание на последние строки. «Может быть, и в самом деле застрелится!» — произнес он тем же полушепотом, как прежде сказал: — «Пойдут теперь истории, надобно только не зевать!»
Gnadige Frau сомнительно покачала головой: она очень хорошо знала, что если бы Сверстов и нашел там практику, так и то, любя больше лечить или бедных, или в дружественных ему домах, немного бы приобрел; но,
с другой стороны, для нее было несомненно, что Егор Егорыч согласится
взять в больничные врачи ее мужа не иначе, как
с жалованьем, а потому gnadige Frau, деликатная и честная до щепетильности, сочла для
себя нравственным долгом посоветовать Сверстову прибавить в
письме своем, что буде Егор Егорыч хоть сколько-нибудь найдет неудобным учреждать должность врача при своей больнице, то, бога ради, и не делал бы того.
— Нет-с, еще надо набавить. Извольте писать. «Как он
взял письмо, собственноручно мною отданное на почту, я этого не могу разгадать, но зато это же самое может вам свидетельствовать об отважности и предприимчивости этого мерзавца, поставившего
себе задачей не отступать от меня и мучить меня, пока вы его не устроите на хорошее жалованье. Заклинаю вас общим нашим благополучием сделать для него даже то, чего невозможно, ибо иначе он клянется открыть все, что мы делали в глупую пору нашего революционерства».
Она прибавила, что теперь раскаялась в тех словах, которые вырвались у нее при первом свидании
с Михайлом Максимовичем в Парашине, и что ни под каким видом она не хочет жаловаться на него губернатору; но, считая за долг избавить от его жестокости крепостных людей своих, она хочет уничтожить доверенность на управление ее имением и просит Степана Михайловича
взять это управление на
себя; просит также сейчас написать
письмо к Михайлу Максимовичу, чтоб он возвратил доверенность, а если же он этого не сделает, то она уничтожит ее судебным порядком.
Потом он воротился к своему столику и бросился на диван в каком-то совершенном бессилии; видно было, что разговор
с Круповым нанес ему страшный удар; видно было, что он не мог еще овладеть им, сообразить, осилить. Часа два лежал он
с потухнувшей сигарой, потом
взял лист почтовой бумаги и начал писать. Написавши, он сложил
письмо, оделся,
взял его
с собою и пошел к Крупову.
Домна Осиповна опустилась тогда на свое кресло и, услыхав, что за Бегушевым горничная заперла дверь, она
взяла себя за голову и произнесла
с рыданием в голосе: «Несчастная, несчастная я женщина, никто меня не понимает!» Ночь Домна Осиповна всю не спала, а на другой день ее ожидала еще новая радость: она получила от Бегушева
письмо, в котором он писал ей: «Прощайте, я уезжаю!..
Федя. Нет. Я уверен и знаю, что они оставались чисты. Он, религиозный человек, считал грехом брак без благословенья. Ну, стали требовать развод, чтоб я согласился. Надо было
взять на
себя вину. Надо было всю эту ложь… И я не мог. Поверите ли, мне легче было покончить
с собой, чем лгать. И я уже хотел покончить. А тут добрый человек говорит: зачем? И все устроили. Прощальное
письмо я послал, а на другой день нашли на берегу одежду и мой бумажник,
письма. Плавать я не умею.
Народ все проворный, не то что наш брат, деревенский; ну, братцы, как получили они
себе письмо, должно быть, и смекнули,
с кой сторонки… бумага али другое что не ладно было; а только догадались —
возьми они его, утаи от барина, да и доведайся, что в нем писано… а мы, вишь, писали, что управляющий и бьет-то нас беззаконно, и всякое обижательство творит.
Возвратясь в свой нумер, Хозаров тотчас же оделся,
взял с собой почтовой бумаги, сургуч, печать и отправился в кофейную, где в самой отдаленной комнате сочинил предложение, которое мы прочтем впоследствии.
Письмо было отправлено
с чудным малым, которому поручено было назваться крепостным камердинером и просить ответа; а если что будут спрашивать, то ни
себя, ни барина не ударить лицом в грязь.
Платон (подходя). Позвольте! Я свою руку знаю. (Смотрит на
письмо, потом
с испугом хватается за карман.) Это
письмо у меня украли… Оно сюда не принадлежит… Пожалуйте! Это я сам про
себя… Это — мое сочинение. (Хочет
взять письмо.)
Владимир Иваныч. Записочку эту вы позволите, значит, мне
взять с собою! (Кладет записку
себе в карман.) А
письмо от
себя, как я вам говорил, вы потом пришлете!
— Я, батюшка, пригласил вас по делу… — начал Кунин, откидываясь на спинку кресла. — На мою долю выпала приятная обязанность помочь вам в одном вашем полезном предприятии… Дело в том, что, вернувшись из Петербурга, я нашел у
себя на столе
письмо от предводителя. Егор Дмитриевич предлагает мне
взять под свое попечительство церковно-приходскую школу, которая открывается у вас в Синькове. Я, батюшка, очень рад, всей душой… Даже больше: я
с восторгом принимаю это предложение!
— Вот что в приказчики-то
взял к
себе… — продолжала Манефа… — Еще к вам на Радуницу
с письмом заходил… Алексеем, никак, зовут.
— Да фу, черт
возьми совсем: не вру я, а правду говорю! Она была всем, всем тронута, потому что я иначе не могу
себе объяснить
письма, которое она прислала своему мужу
с радостною вестью, что Горданов оказался вовсе ни в чем пред ней не виноватым, а у Подозерова просит извинения и не хочет поддерживать того обвинения, что будто мы в него стреляли предательски.
Во все это время уста его что-то шептали, иногда довольно слышно, а руки делали вздрагивающие движения, меж тем как сам он приближался по диагонали к Бодростиной и вдруг, внезапно остановясь возле ее кресла, тихо и как будто небрежно
взял с ее колен
письмо Кишенского и хотел его пробежать, но Глафира, не прекращая чтения другого
письма, молча
взяла из рук Висленева похищенный им листок и положила его к
себе в карман.
Вот почему я зарядил револьвер. Вечером мне передали
письмо от Магнуса: он извиняется, объясняет все нервностью и уверяет, что искренно и горячо хочет моей дружбы и доверия. Соглашается, что его сотрудники действительно невоспитанные люди. Я долго всматривался в эти неразборчивые, торопливые строки, на подчеркнутое слово «доверия» — и мне захотелось
взять с собою не револьвер для беседы
с этим другом, а скорострельную пушку.
И я
взял из его рук
письмо maman от довольно давней уже даты и прочел весть, которая меня ошеломила. Maman, после кратких выражений согласия
с Кольбергом, что «не все в жизни можно подчинить
себе», справедливость этого вывода применяет к Христе, которая просто захотела погибнуть, и погибла. Суть дела была в том, что у Христи явилось дитя, рождение его было неблагополучно — и мать и ребенок отдали богу свои чистые души.
Ему не хотелось выставляться. Он был не один.
С ним ехала Серафима. Дня за три перед тем они сели на этот пароход ночью. Она ушла от мужа, как только похоронили ее отца, оставила
письмо, муж играл в клубе, — и
взяла с собою один чемодан и сумку.
Он был мертв и каждый день
с сатанинской аккуратностью писал о жизни, и мать перестала верить в его смерть — и, когда прошел без
письма один, другой и третий день и наступило бесконечное молчание смерти, она
взяла обеими руками старый большой револьвер сына и выстрелила
себе в грудь.
Дрожащею рукою он написал сначала
письмо к родителям жены, живущим в Серпухове. Он писал старикам, что честный ученый мастер не желает жить
с распутной женщиной, что родители свиньи и дочери их свиньи, что Швей желает плевать на кого угодно… В заключение он требовал, чтобы старики
взяли к
себе свою дочь вместе
с ее рыжим мерзавцем, которого он не убил только потому, что не желает марать рук.
В своей матери Антонина Сергеевна видела часто и что-то детски-суетное, неисправимую бессознательную рисовку, иногда страдала за нее, иногда, про
себя, улыбалась, но не могла ей серьезно противоречить, даже в
письмах,
взять тон женщины
с твердыми правилами и определенными идеалами, боялась вызвать в матери раздражение или обидчивость.
Завладеть замком значило нанести смертельный удар конфедерации, а потому Суворов, сознавая, что храброму гарнизону трудно было сделать первый шаг к сдаче геройски защищаемой крепости, решил
взять почин на
себя. По прочтении перехваченного
письма он послал капитана Веймарна в замок
с объявлением, что все готово к штурму и что если гарнизон не сдастся теперь, то будет весь истреблен.
Княгиня писала, что
с удовольствием
возьмет к
себе рекомендуемую Ольгой Петровной особу, что будет обращаться
с ней соответственно ее несчастному положению (баронесса не утерпела и, в общих чертах, не называя, конечно, фамилий, рассказала в
письме Шестовой роман детства и юности Александрины), и что хотя она относительно довольна своей камеристкой Лизой и прогнать ее не имела бы ни духу, ни причивы, но, к счастью, Марго недовольна своей горничной, а потому Лиза переходит к ней.
Мы вернулись к столу. Постные физии наводили друг на друга ужасное уныние. Сначала блаженная читала чьи-то
письма от разных барынь. Два
письма были из-за границы. В одном такие уж страсти рассказывались: будто англичанин какой-то вызывает по нескольку душ в раз и заставляет их между
собой говорить."Когда он меня
взял за руку, пишет эта барыня, так я даже и не могу вам объяснить, что со мной сделалось". Недурно было бы узнать, что это
с ней сделалось такое?
Письмо было ею написано
с прядильного двора в Калинкиной деревне, куда уличенных «прелестниц» отсылали в работы на сроки. Глаша писала к тетке, что срок, на который она была выслана, кончался, и просила
взять ее к
себе, обещая клятвенно исправиться, помогать ей по хозяйству и пойти на место.
Письмо писано было, видимо, каким-то грамотеем, четким мужицким почерком.
— А уж черт бы вас
взял с вашими
письмами!.. — отвечает грубительски дочь. — Знаем мы вас: «веди
себя честно, да пришли нам чаю и сахару, и кофию, да денег побольше». Честные вы! честные! честные!